Книга из чужой библиотеки

Многие убеждены, что ни о чем не нужно жалеть – все идет, так как должно быть. А я все равно жалею: о несостоявшихся встречах, о несказанных словах, о не случившейся дружбе… Вот и сейчас, оглядываясь на 29 лет моей жизни я нет-нет да и вспомню о людях, которые были очень близко, но так случилось, что прошли мимо моей судьбы стороной. 

Недавно, разбирая книжный шкаф, я нашла книгу, которая заставила меня перетряхнуть воспоминания о человеке, который определил мое отношение к профессии.

С самого начала я росла очень своеобразным ребенком, не сказать, что родители денно и нощно занимались моим воспитанием и прививали хороший вкус, нет. Мое воспитание складывалось из прочтенных книг. Бог невесть откуда я узнавала об авторах, отыскивала их в семейной библиотеке, а бывало и в школьной, и читала. Так, одна фамилия дополняла другую и вот уже через целую плеяду, связанных меж собой людей другой временной эпохи, я познавала жизнь нынешнюю. Выбор книг зачастую был противоречивый: письма Бетховена соседствовали с учениями Леонардо да Винчи, работы Станиславского стояли в одном ряду с книгами по судебной медицине. Были и особые пристрастия: безрассудная любовь к Есенину и почитание творческого гения Пастернака. Все это рождало странный, наполненный разными ощущениями и впечатлениями мир, одного отдельно взятого подростка. Ночами писались стихи, получалось некое подражание Ахматовой, потому что своего стиля еще не было, а начинать с чего-то было нужно…

Помню однажды, про меня написали статью в местной газете. Даже шрифт заголовка и тот до сих пор стоит перед глазами, пафосного такого заголовка: «Могу день и ночь читать Есенина и Пастернака». Уже не знаю, говорила ли я такое, наверное, нет, потому что читала я много, но при всем этом оставалась обычным ребенком со своими горестями и радостями в виде двоек по алгебре и любимых мною походов по грибным местам. Статья эта очень осложнила мне жизнь – ребята во дворе читали ее вслух и громко смеялись, цитировали меня и коверкали слова. Было очень обидно, тогда я еще не понимала, что они просто завидовали. Объяснить мне это тоже было некому. Однако этот противоречивый материал, рисовавший меня страшно одаренным ребенком, попал в руки к приятелю моего отца. В то время это был очень матерый и известный не только в крае, но и за его пределами, журналист Борис Рождественский. Не знаю, по какой причине, но этот человек захотел меня увидеть и передал через отца, отношения с которым у нас уже были в стадии безразличия, приглашение в гости. Я насторожилась и внутренне напряглась, но приняла приглашение. 

Помню теплый летний день, широкую центральную улицу, солнце, пробивающееся сквозь круглые молодые еще тополиные листья, а я шагаю на встречу и все думаю: «а надо ли?». Дом его был большой, с высоким мезонином, утопавший в цветущей сирени и багульнике. Калитка скрипучая, рассохшаяся, будто никто ее никогда не ремонтировал. «Сразу видно, человек творческой профессии живет, интеллигент, не может привести в порядок», - подумалось мне. Тогда же мне вспомнилась история с дедушкой, который увидел непоправимую поломку и обесточивание летней кухни в обычной перегоревшей лампочке. Деду просто не пришло в голову, что она… попросту перегорела. Вот и здесь история мне показалась похожей. 

Встретила меня супруга журналиста – сухонькая и очень манерная женщина в ослепительно белой блузе с пышными рукавами. «Клара Ивановна», - сказала она мне, протянув худую ухоженную руку. Хозяин дома меня встречать не спешил, и Клара Ивановна, предложив чай, провела меня в библиотеку. Я зашла в распахнутую дверь и замерла – это была настоящая библиотека со стеллажами под самый потолок, со стремянкой, с причудливыми картинами на стенах. Книг было очень много, разных, в старых переплетах и в новых, в ярких съемных обложках и с матерчатыми боками…Я заметила на полках знаменитую серию «Библиотека всемирной литературы» (БВЛ), насчитывавшую 200 книг, по тем временам редкость и сказочное богатство для любого библиофила. Вся история человечества, начиная от античности и до наших дней, была собрана под этими причудливыми обложками – 163 килограмма знаний и человеческих впечатлений (именно столько весили все 200 томов).

Пока я в изумлении созерцала библиотеку, из-за стеллажа вышел кругленький, приземистый человечек с большой седой головой. Я взглянула на него и уловила неясное сходство с…гномом. Он предложил мне сесть и начал расспрашивать обо всем на свете. Я помню, что отвечала сбивчиво, а он задавал вопросы голосом экзаменатора, с легкостью перескакивал с одной темы на другую и не давал закончить ответ. Потом выдал, что журналисту следует уметь четко формулировать свои мысли и больше читать. На его взгляд, моим непростительным упущением было то, что в свои 13 лет я не читала Гомера. А «Божественная комедия» Данте, не произведшая на меня должного впечатления, верное свидетельство моего дурновкусия. 

Я терялась от такого разговора, родные меня никогда не хвалили, но и такое открытое порицание моих интересов я тоже не встречала. А он все говорил и говорил о литературе, о журналистике, о служении слову…Беседа у нас не клеилась, и я засобиралась уходить, тогда Борис Константинович с усмешкой сказал: «Ну что ж, нужно формировать у тебя вкус к хорошей литературе, милая». 

Он подал мне две книги: название первой я упорно не могу вспомнить, а вторая - Игорь Северянин. Прощаясь, он сказал, что как только я прочту книги, должна прийти снова. Провожавшая меня Клара Ивановна, пыталась отвлечь разговорами о чудных садовых пионах, набравших цвет, но меня, к ее сожалению, цветы в тот момент не особенно волновали. Правду сказать, меня очень обидело пренебрежительное отношение этого человека, и пусть к нему пришла обычная школьница, это не давало ему права так открыто заявлять о несостоятельности моих литературных вкусов. Не сложно догадаться, что после такого «радушного» приема, к журналисту я больше не пошла. И от того более странно было услышать его слова, переданные моему отцу, что мол, ребенок-то сам у себя на уме, точку зрения имеет, авторитетов для него нет, качества, в принципе, хорошие, толк будет… 

Спустя несколько месяцев, он звонил нам домой, но разговаривал с мамой, интересовался мной и моими успехами в школе, передавал приглашение в гости, но я так же скоро забыла это приглашение, как и обиду на него самого. Дружбы не случилось.

Уже много позже, будучи студенткой университета, я писала курсовую работу об алтайских журналистах и нашла несколько статей Рождественского. Зачиталась, начала искать еще, читать, делать выписки…и впервые я ощутила необъяснимое чувство упущенного времени. Прошло несколько лет, и в очередной приезд к маме я стала расспрашивать ее о Борисе Константиновиче, она удивилась и рассказала, что в феврале 2009 года его не стало.

«Знаешь, а ведь звонил он тебе, должно быть в начале декабря. Спросил, как твои успехи, все ли хорошо с учебой. А я ему похвалилась тогда, что тебя в новости на телевидение взяли. Он так расстроился, все говорил, что тупиковый путь, что нужно не с микрофоном бегать, а писать. Странный такой. Да ты в голову-то не бери, он болел тяжело, онкология, один совсем остался, Клара Ивановна же раньше умерла. А знаешь, что он еще натворил? Поджег свою библиотеку. Облил все бензином и подпалил. Говорят, полыхала, как факел… Ничего ровным счетом спасти не удалось…», - поделилась мама.

Я все вспоминаю ее слова и сожалею о не случившемся, печалюсь о не сделанном, недосказанном. И надо же было мне тогда обидеться на его слова, не понять, что намеренно он «колол» меня ёмкими фразами, пытаясь понять, что я за чертополох. И сколько интересных бесед мною упущено, и целая жизнь талантливого журналиста, человека с неспокойным сердцем прошла мимо меня…

И остались лишь крупицы памяти, да книга…из чужой библиотеки…