суббота, 26 сентября 2015 г.

Осень, книги и заметки на полях

Осень этого года у меня с привкусом ванильного сиропа от кашля, не золотая, как прежде, а прозрачно-свинцовая, как низкое плотное небо, обещающее ранний снег.

Эти дни, наполненные до краев шорохом книжных страниц и ворчанием закипающего чайника, я провожу дома. Осенняя простуда выбила меня из рабочего режима. Бывают такие моменты, когда ты бежишь и не можешь остановиться, а в попытке затормозить, понимаешь, что упадешь и больно ударишься. Осознание этого не позволяет сбавить темп. В таких ситуациях все внутри меня сразу ломается, и я начинаю болеть. Но я благодарный и ответственный больной – соблюдаю все предписания доктора, кроме одного – засиживаюсь до ночи – читаю, читаю, думаю…


Начала читать Дмитрия Лихачева. Его «Письма о прекрасном» заставляют меня ворошить мысли, словно груду опавших листьев. Из самых потаенных глубин души они поднимают самые разные чувства, порождают самые разные размышления, заставляют оборачиваться и смотреть другими глазами на свои собственные поступки. Так много мелочей, о которых в повседневной жизни мы не задумываемся, из-за нехватки времени, из-за лености и пресловутого нежелания что-то замечать, кроме собственных прихотей и желаний. Я люблю, когда книги дают душевную встряску, прочитал и…словно заново увидел привычные явления и события. Иногда я читаю, и мне становится стыдно, что я не правильно живу, что, например, два дня назад я не проявила свою интеллигентность и не стала в …дцатый раз помогать человеку подробными разъяснениями его проблемы. А ведь могла бы…А мне не хочется, потому что для меня это не важно…


Читаю моего любимого Паустовского. Начала «Книгу жизни» и с упоением погружаюсь в его дивный мир, наполненный звуками, запахами, настроениями и неповторимой атмосферой минувшего века. Его язык неспешный, вдумчивый, сюжеты просты и понятны, но вместе с тем наполнены такими точными образами, что они кажутся осязаемыми.


В последнее время часто размышляю о языке, русской литературе, языковом наследии. Какое счастье, что я носитель этого удивительного и неповторимого языка. Даже не представляю, родись я, например, в Великобритании, как бы я читала русскую классику в переводе? Как передать прозрачную красоту Полесья Куприна в переводе? Или, как объяснить строчку Есенина: «Вечер черные брови насопил»?... Но, вместе с тем, есть у меня странная и не совсем понятная мне мечта (не ясно ее происхождение) – хотела бы прочесть Ремарка в подлиннике.


Каждый раз я страдаю, что жизнь проходит мимо меня – столько книг не прочитано, столько сюжетов не вышито, даже сейчас – я не могу просто лежать и болеть, мне хочется непрерывно читать, пополнять свой словарный запас, размышлять, узнавать новых авторов или возвращаться к старым, чтобы вновь и вновь переживать те эмоции с прочтением уже известных произведений. Это беспокойство дает мне возможность двигаться дальше, взрослеть, становиться мудрее и просто расти внутреннее. Растите над собой, работайте над своим содержанием, это так важно, в первую очередь, для самого себя.

суббота, 19 сентября 2015 г.

«Наймичка». История одной картины

В нашей семье есть совершенно уникальная вещь, которая досталась мне от моей бабушки по отцу. Я уже писала о том, что многие мои детские воспоминания неразрывно связаны с этим человеком. Родственники говорят, что мы очень похожи не только внешне, но и непростой характер передался мне от нее. Думаю, что самое важное, что мне удалось унаследовать от Александры Прокопьевны – умение видеть и чувствовать прекрасное. Я расскажу об одной картине из небольшой коллекции, которую любовно собирала моя бабушки всю свою жизнь. 



…Бабье лето обещало ярких красок. Она ждала прихода осени, но предпочтение отдавала ее прозрачной, утонченной красоте, которая обычно наступает в природе к Покрову. Именно в этот день, 14 октября, у нее были именины. В доме будут гости, стало быть, следует готовить угощение: печь хрустящие стружни на водке по семейному рецепту и воздушные круглые булочки с золотистыми бочками, варить густое яблочное варенье. Приятные хлопоты…

Деревенский осенний базар яркий, пестрый, шумный, разноголосый. В такой суете не то, что сложно найти дрожжи для булочек и белую муку для стружней, самой бы не потеряться. Она любила эту кипучую и ни на что непохожую базарную жизнь – все другое, незнакомое. Стоит чуть замешкать, и обсчитают, не довешают, заговорят. Минута-другая и вот уже куплены дрожжи, в ловко скрученный бумажный кулёк отсыпана мука. Миновав ряды, где торговали разносолами и овощами, она решила заглянуть к ремесленникам, обычно там же продавали и книги, до которых она была большая охотница. Оглядывая разнообразный товар и обходя громкоголосых торгашей, она заприметила немолодого уставшего человека с красными, слезящимися глазами. Он сидел поодаль толпы, смотрел на осеннее солнце и о чем-то крепко думал. Рядом с ним, прямо на земле, стояла всего одна картина.


Не репродукция, а именно картина, написанная на холсте умелой рукой. Она и раньше видела этого маленького, невзрачного человека, видела его достаточно талантливые работы, в основном пейзажи, но сегодня, она не смогла пройти мимо. С полотна на нее пристально смотрела смуглая черноокая девушка, держащая на руках ребенка. Что-то странное было в этом прямом взгляде распахнутых глаз. Хозяин картины прищурился и безразлично спросил: «Интересуетесь?». Бабушка медлила с ответом, все вглядываясь в лицо девушки, изображенной на картине. Помолчав, она спросила: «Сколько?». «Шестьдесят. В другой день просил бы больше, да сегодня совсем мне худо. Всегда мне худо по осени», - ответил художник и закашлялся. Шестидесяти рублей не было, она протянула ему тридцать и всю медную мелочь, высыпав монетки из пухлого кошелька. Он махнул рукой, но деньги взял. «А теперь забирай и уходи, пока не передумал. Как от себя отрываю. Сроду не думал, что продавать ее стану», - сказал он и прикрыл глаза рукой.  

«Кто эта женщина?», - спросила бабушка.

«Наймичка. Была такая, в барском доме прислуживала, в том зеленом, с высоким мезонином, на краю села. Красивая была, глазищи, что сажа. Иди уже, купила и будет мне вопросы задавать», - сказал он и засобирался уходить.

Так картина появилась в мурановской усадьбе. Дед покупки не одобрил, но промолчал, памятуя о скорых именинах. Наймичка «поселилось» в гостиной, над креслом, где любил сидеть дед…



Я помню эту картину с самого раннего детства, помню, как часто вставала на стул, чтобы потрогать шероховатый холст, который гулко звучал, стоило чуть ударить по нему пальцем. Позже я спрашивала у бабушки о художнике и этой девушке, о том, что с ними стало. Поначалу бабушка отмалчивалась, а потом рассказала, что художник тот умер от туберкулеза. На базаре торговки перешептывались и толковали, что, умирая, он все звал какую-то женщину и приговаривал, что глаза у нее черные, словно сажа. Потом говорили, что он искал какую-то картину и сулил, тому, кто ее принесет большие деньги. Только все знали, что денег у него никаких не было, что умирал он у себя в каморке на грязном холодном полу.

В этой истории много белых пятен. Я до сих пор не знаю ни имени, ни фамилии этого художника, не знаю, кем приходилась ему эта тонкая черноокая девушка, даже год создания картины и то установить сложно, но я с большим трепетом храню эту семейную реликвию. Бабушка очень любила эту картину, а уходя, завещала ее мне. С тех пор Наймичка живет со мной, она все так же прекрасна и черноока, все так же грациозна и смотрит все тем же открытым и чуть наивным взглядом. Она все такая же, но до сих пор не раскрыла мне свою тайну. Да и раскроет ли?..



P.S. Уже много лет спустя я узнала, что такая картина действительно существует. Называется она так же – Наймичка, автор ее известный художник Харитон Платонов. Картина хранится в Государственном Русском музее. Узнав об этом, я даже немного расстроилась, поскольку с моей «Наймички», как мне показалось, слетел тот самый ореол тайны. Однако, изучая подлинник, я пришла к выводу, что на картине Платонова изображена маленькая девочка. А на картине, доставшейся мне от бабушки – молодая и прекрасная женщина. Стало быть, не зря перед смертью художник звал какую-то черноокую красавицу. Видимо, рисуя картину по репродукции, он наделил главную героиню чертами своей любимой женщины. Вот и разгадка, почему он так трепетно и до последних дней берег полотно, а расстался только перед самой смертью и то, когда денег на существование совсем не стало.

воскресенье, 13 сентября 2015 г.

Сероглазый король

Мой город напоминает мне человека. У него особенный характер, черты, присущие только ему, взгляд и поворот головы, тембр голоса… 


Мой Барнаул – это ахматовский сероглазый король. Он своенравный и чуть спесивый, гордый и холодно-притягательный. Я люблю бродить по его старой части, люблю места, в которых растворилось время, и десятилетия замерли в ожидании легких шагов. Тогда он мне открывается с другой стороны – как вспыльчивый юнкер Барнаульского горного училища, краснеющий при неловкой попытке пригласить на свидание понравившуюся хорошенькую гимназистку. 



Сегодня у меня было особенное свидание с «сероглазым королем». Осенние тучи обещали пролиться затяжным дождем и резные листья, словно пестрые бабочки кружили, ложась к ногам. Сероглазый король грустил, а я бродила с томиком Ахматовой и перечитывала такие до боли знакомые и правдивые стихи. И мой город помогал мне их переосмыслить, прочувствовать иначе, в другом душевном диапазоне. Иногда мне казалось, что Барнаул играет со мной, на секунды преображаясь в Петербург…


Эту брошь я так и назвала - «Сероглазый король». Что-то непередаваемо ахматовское есть в ее изгибах и плавных переходах эмалей. Если бы не сведения о возрасте этой броши, я могла бы поверить, что это тот самый сероглазый король шагнул в нашу реальность со страниц классики серебряного века.

Брошь марки Trifari, 80-е гг. ХХ века. США

Двуликий король, выполненный в виде игральной карты, рыцарь печального образа, скучающий у тревожно бьющегося сердца. Кем была твоя хозяйка? О чем мечтала она и печалилась? Мой сероглазый король задумчиво щурит глаза и не выдает хранимые им тайны, но я верю, что он всенепременно принесет мне удачу.


Сероглазый король

Слава тебе, безысходная боль!
 Умер вчера сероглазый король.

 Вечер осенний был душен и ал,
 Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

 «Знаешь, с охоты его принесли,
 Тело у старого дуба нашли.

 Жаль королеву. Такой молодой!..
 За ночь одну она стала седой».

 Трубку свою на камине нашел
 И на работу ночную ушел.

 Дочку мою я сейчас разбужу,
 В серые глазки ее погляжу.

 А за окном шелестят тополя:
 «Нет на земле твоего короля...»

1910


четверг, 3 сентября 2015 г.

Левитан

Все мои мысли сходились к тому, чтобы опубликовать эту заметку 30 августа, в день рождения человека и невероятного художника, которому посвящены эти строки, но все не складывалось. Казалось бы, время упущено, но нет, я не могу не поделиться, тем более, что такие воспоминания помогают переосмыслить события и почувствовать все с новой силой.

Я расскажу о моем знакомстве и бесконечной любви к работам Исаака Ильича Левитана.


Искусство как таковое нашей семье было чуждо, художественных школ никто не заканчивал, родители тяготели к естественным наукам, в семье никто не музицировал (кроме бабушки по отцу), тем более, никто не писал картин маслом, да и чтение стихов, в отличие от другой серьезной литературы, считалось не особенно полезным занятием. Но тяга ко всему этому была. Бабушка читала Блока, играла на гитаре и собирала свою небольшую, но крайне интересную коллекцию живописи, а мой отец…скупал на последние деньги альбомы с репродукциями художников.

Как сейчас помню, у нас была объемная потрепанная книга с глянцевыми листами – альбом – вместивший в себя все репродукции картин Третьяковской галереи. Эта книга была настолько громоздкая и тяжелая, что я приступала к ее просмотру, не иначе как усевшись в мое любимое бордовое кресло с высокой спинкой. К 12 годам я знала все репродукции, собранные под невзрачной серо-зеленой обложкой. Особенно мне нравились пейзажи и бытовая живопись. Бытовая живопись за то, что можно посмотреть быт людей, живших несколько веков назад, а пейзажи за их поэтичную и неброскую красоту, за то, что каждый пейзаж можно было «считывать» и домысливать по-своему. 

Пейзажи Левитана я знала наперечет. Для меня это были любимые страницы, которые я пересматривала без устали. Особенно потрясала картина «Над вечным покоем». Я могла рассматривать ее часами, что-то глубокое и скорбное рождалось внутри трепещущей детской души. Меня поражало небо, написанное, как мне казалось размашистыми мазками, словно разрывавшее полотно своим откровением и печальной, даже какой-то неистовой красотой. И этот одинокий крошечный храм, притулившийся на самом обрыве, его обветшалые стены, будто сопротивляющиеся всем семи ветрам. Я сравнивала эту картину с жизнью человека, который все время находился в поиске и, наконец, понял, что не давало покоя ему все эти годы.

Я любила картину «Осенний день. Сокольники». Удивляла и будила мое воображение затянутая в черные шелка фигурка барышни, изящно придерживающей шляпку. Я фантазировала о ее происхождении, роде занятий и той случайности, благодаря которой она попала в осенний парк. Непередаваемая красота и тоска увядающей листвы, отсвечивающая всей палитрой желтого цвета, поражала мое воображение. Позже я завела альбом, куда вклеивала любимые репродукции, аккуратно вырезанные из журналов. На первой же странице разместилось любимое мною произведение Левитана «Над вечным покоем».

Знакомство с Третьяковкой случилось у меня во взрослом возрасте. Я уже работала и командировка в Москву не обещала быть простой и непринужденной. Обычно в таких поездках задача одна – максимальное погружение в работу, однако первый день по прилету в столицу у нас выдался свободным. Трехчасовая разница во времени сулила остаться в гостинице и отоспаться перед непростым днем, но желание побродить по Москве было сильнее.


Я помню искрящийся майский день, прозрачный и утопающий в зеленой дымке, задумчивого Пушкина в бронзе, свечи диковинных каштанов, поразившие меня своим видом. До этого мне не доводилось их видеть в наших северных широтах. Ветер слегка трогал макушки этих стройных пирамидок и в воздухе кружил сладковатый запах, чуть отдающий ванилью. До Третьяковки мы дошли пешком, купили льготные билеты, как гости столицы, и каждый из нас отправился в свободное плавание по бесконечным залам, вытекающим один из другого переходами и лесенками. Было немноголюдно, я шла, что называется «наощупь».

Перед глазами вставали одна за другой картины, знакомые с детства. В оцепенении я замирала перед полотном Сурикова «Боярыня Морозова», раскинувшимся во всю стену, мне казалось, что я слышу звон кандальных цепей и проклятия неистовой бунтовщицы с горящими в исступлении глазами. С непередаваемым трепетом я всматривалась в лицо Пушкина на портрете кисти Тропинина, мне чудились золотые искорки в его чуть прищуренных глазах и тень едва заметной лукавой улыбки. Я поражалась чуть надменной и прохладной, словно питерский туман, красоте Неизвестной, изображенной умелой рукой гения Крамского, я печалилась, глядя на заплаканное бледное лицо юной невесты с полотна Пукирева «Неравный брак», но все же я искала другое…меня ждал Левитан. 

Я не знаю, что вывело меня в этот зал, но первое, что я увидела еще издалека – распластанное свинцовое небо и ветхую церквушку. Что-то внутри меня рванулось, перевернулось и запульсировало. Я остановилась, как вкопанная, не смея выдохнуть, шелохнуться, моргнуть… Это непередаваемое ощущение, что ты видишь шедевр воочию, пронзило меня. Я осознала, что вот – на расстоянии вытянутой руки – полотно, которое будоражило мою душу всю жизнь. Это полотно написано рукой гениального художника, каждый мазок ровно, что крупица сердца. Здесь, в нескольких метрах частица его бессмертной души. И у меня, девочки из далекой и суровой Сибири, есть возможность прикоснуться к этому сокровищу, испытать трепет от сопричастности. Внутри меня что-то неистово вздрагивало, отдавало набатом и рвалось на части. Когда я пришла в себя, рядом стояли ребята из нашей командировочной группы. Чья-то рука вложила мне в ладонь бумажную салфетку. Я смутилась и поняла, что плачу… 


Уже прошло пять лет, а я помню каждый удар моего сердца и каждую мысль, которая прорывала сознание в те краткие минуты потрясения. Это очень сложно передать словами, даже, несмотря на то, как богат и прекрасен наш язык. Могу сказать лишь одно, что испытать такое - великое счастье. 

P.S. Не знаю насколько интересно читать такие вещи, это сугубо личные воспоминания и потому они мне очень дороги. Я составляю что-то вроде личной копилки счастливых событий. Как у Тушновой – сто часов счастья. Мне просто спокойнее от осознания того, что мои сто часов счастья, пусть еще не прожитых и прочувствованных, записаны здесь.