Левитан

Все мои мысли сходились к тому, чтобы опубликовать эту заметку 30 августа, в день рождения человека и невероятного художника, которому посвящены эти строки, но все не складывалось. Казалось бы, время упущено, но нет, я не могу не поделиться, тем более, что такие воспоминания помогают переосмыслить события и почувствовать все с новой силой.

Я расскажу о моем знакомстве и бесконечной любви к работам Исаака Ильича Левитана.

Искусство как таковое нашей семье было чуждо, художественных школ никто не заканчивал, родители тяготели к естественным наукам, в семье никто не музицировал (кроме бабушки по отцу), тем более, никто не писал картин маслом, да и чтение стихов, в отличие от другой серьезной литературы, считалось не особенно полезным занятием. Но тяга ко всему этому была. Бабушка читала Блока, играла на гитаре и собирала свою небольшую, но крайне интересную коллекцию живописи, а мой отец…скупал на последние деньги альбомы с репродукциями художников.

Как сейчас помню, у нас была объемная потрепанная книга с глянцевыми листами – альбом – вместивший в себя все репродукции картин Третьяковской галереи. Эта книга была настолько громоздкая и тяжелая, что я приступала к ее просмотру, не иначе как усевшись в мое любимое бордовое кресло с высокой спинкой. К 12 годам я знала все репродукции, собранные под невзрачной серо-зеленой обложкой. Особенно мне нравились пейзажи и бытовая живопись. Бытовая живопись за то, что можно посмотреть быт людей, живших несколько веков назад, а пейзажи за их поэтичную и неброскую красоту, за то, что каждый пейзаж можно было «считывать» и домысливать по-своему. 

Пейзажи Левитана я знала наперечет. Для меня это были любимые страницы, которые я пересматривала без устали. Особенно потрясала картина «Над вечным покоем». Я могла рассматривать ее часами, что-то глубокое и скорбное рождалось внутри трепещущей детской души. Меня поражало небо, написанное, как мне казалось размашистыми мазками, словно разрывавшее полотно своим откровением и печальной, даже какой-то неистовой красотой. И этот одинокий крошечный храм, притулившийся на самом обрыве, его обветшалые стены, будто сопротивляющиеся всем семи ветрам. Я сравнивала эту картину с жизнью человека, который все время находился в поиске и, наконец, понял, что не давало покоя ему все эти годы.

Я любила картину «Осенний день. Сокольники». Удивляла и будила мое воображение затянутая в черные шелка фигурка барышни, изящно придерживающей шляпку. Я фантазировала о ее происхождении, роде занятий и той случайности, благодаря которой она попала в осенний парк. Непередаваемая красота и тоска увядающей листвы, отсвечивающая всей палитрой желтого цвета, поражала мое воображение. Позже я завела альбом, куда вклеивала любимые репродукции, аккуратно вырезанные из журналов. На первой же странице разместилось любимое мною произведение Левитана «Над вечным покоем».

Знакомство с Третьяковкой случилось у меня во взрослом возрасте. Я уже работала и командировка в Москву не обещала быть простой и непринужденной. Обычно в таких поездках задача одна – максимальное погружение в работу, однако первый день по прилету в столицу у нас выдался свободным. Трехчасовая разница во времени сулила остаться в гостинице и отоспаться перед непростым днем, но желание побродить по Москве было сильнее.

Я помню искрящийся майский день, прозрачный и утопающий в зеленой дымке, задумчивого Пушкина в бронзе, свечи диковинных каштанов, поразившие меня своим видом. До этого мне не доводилось их видеть в наших северных широтах. Ветер слегка трогал макушки этих стройных пирамидок и в воздухе кружил сладковатый запах, чуть отдающий ванилью. До Третьяковки мы дошли пешком, купили льготные билеты, как гости столицы, и каждый из нас отправился в свободное плавание по бесконечным залам, вытекающим один из другого переходами и лесенками. Было немноголюдно, я шла, что называется «наощупь».

Перед глазами вставали одна за другой картины, знакомые с детства. В оцепенении я замирала перед полотном Сурикова «Боярыня Морозова», раскинувшимся во всю стену, мне казалось, что я слышу звон кандальных цепей и проклятия неистовой бунтовщицы с горящими в исступлении глазами. С непередаваемым трепетом я всматривалась в лицо Пушкина на портрете кисти Тропинина, мне чудились золотые искорки в его чуть прищуренных глазах и тень едва заметной лукавой улыбки. Я поражалась чуть надменной и прохладной, словно питерский туман, красоте Неизвестной, изображенной умелой рукой гения Крамского, я печалилась, глядя на заплаканное бледное лицо юной невесты с полотна Пукирева «Неравный брак», но все же я искала другое…меня ждал Левитан. 

Я не знаю, что вывело меня в этот зал, но первое, что я увидела еще издалека – распластанное свинцовое небо и ветхую церквушку. Что-то внутри меня рванулось, перевернулось и запульсировало. Я остановилась, как вкопанная, не смея выдохнуть, шелохнуться, моргнуть… Это непередаваемое ощущение, что ты видишь шедевр воочию, пронзило меня. Я осознала, что вот – на расстоянии вытянутой руки – полотно, которое будоражило мою душу всю жизнь. Это полотно написано рукой гениального художника, каждый мазок ровно, что крупица сердца. Здесь, в нескольких метрах частица его бессмертной души. И у меня, девочки из далекой и суровой Сибири, есть возможность прикоснуться к этому сокровищу, испытать трепет от сопричастности. Внутри меня что-то неистово вздрагивало, отдавало набатом и рвалось на части. Когда я пришла в себя, рядом стояли ребята из нашей командировочной группы. Чья-то рука вложила мне в ладонь бумажную салфетку. Я смутилась и поняла, что плачу… 

Уже прошло пять лет, а я помню каждый удар моего сердца и каждую мысль, которая прорывала сознание в те краткие минуты потрясения. Это очень сложно передать словами, даже, несмотря на то, как богат и прекрасен наш язык. Могу сказать лишь одно, что испытать такое - великое счастье. 

P.S. Не знаю насколько интересно читать такие вещи, это сугубо личные воспоминания и потому они мне очень дороги. Я составляю что-то вроде личной копилки счастливых событий. Как у Тушновой – сто часов счастья. Мне просто спокойнее от осознания того, что мои сто часов счастья, пусть еще не прожитых и прочувствованных, записаны здесь.